(к 125-летию кинематографа)
В творческой биографии известного воронежского педагога и киноведа (лауреата премий Союза кинематографистов СССР и России) СТАЛЯ НИКАНОРОВИЧА ПЕНЗИНА органично сочетались проявления его таланта как в преподавательской деятельности, так и в деле служения искусству кино. И тому, и другому посвятил он едва ли не всю свою сознательную жизнь, работая в нескольких вузах Воронежа (ВГУ, педагогическом, институте искусств), а также активно занимаясь просветительством, изучением достижений отечественного и зарубежного кинематографа, организовывая городские киноклубы, публикуя много лет статьи в воронежской и столичной периодике, рассказывающие о кино, и выпустив полтора десятка книг, о кинематографе и медиаобразовании повествующих.
В год 125-летия кинематографа и 55-летия создания воронежского киноклуба, одного из первых в стране, о Стале Пензине – подвижнике, просветителе, педагоге – хочется сказать несколько добрых и признательных слов.
Как-то на одном из центральных каналов телевидения горячо спорили об интеллигенции, её роли и значении в современной жизни, истории страны, взлётах и падениях этой самой истории. Спорили долго, категорично и неинтеллигентно; запутались в определениях и оценках, перессорились и разбежались, ни о чём не договорившись…
Я же вспоминал некоторых своих учителей (людей разных профессий), бескорыстных и совестливых, честных и простодушных, оставивших в душе след – ясный и незабываемый. Одним из таких наставников и товарищей был для меня Сталь Никанорович Пензин – воронежский педагог и просветитель, предпочитающий дело разговорам о бесконечных трудностях интеллигентской судьбы и «миссионерства».
Сталь Никанорович никогда не был диссидентствующим демагогом, претенциозным и высокомерным. Не стремился к деньгам и славе, ненавидел пошляческую идеологию потребления, стяжательства и карьеризма. Напротив, он был личностью общественной, настоящим советским человеком – честным и искренним, из породы тех, кто в войну выстраивались в километровые очереди военкоматовских добровольцев, желающих идти на фронт и защищать Родину… Он и воевал всю свою жизнь: с самодовольным невежеством, глупостью и равнодушием – вечными человеческими пороками, которым во все времена противостояли подвижники. Откликаясь на острые нравственные и социальные проблемы, окружающие нас сегодня, и на разнузданность капиталистического передела, выступал он против приватизации городских кинотеатров, строительства коттеджей в заповедной зоне СХИ, разрушения исторического самобытного центра Воронежа и застройки его новомодными нелепыми особняками и небоскрёбами, всегда готов был поддержать униженных и оскорблённых своим пером и своим словом – талантливым и бескомпромиссным.
Мы познакомились с ним в 1982 или 83 году в институте искусств, когда Сталь Пензин пришёл к нам на курс, где должен был вести марксистско-ленинскую эстетику – так официально назывался его предмет. Но учебные рамки эстетических постулатов для Сталя Никаноровича оказались тесны. Его стихией было кино. Он жил в этой стихии страстно и самозабвенно. И находил смысл общения с аудиторией в том, чтобы своей страстью и любовью поделиться откровенно и радостно. Он делился с нами более чем щедро. Приносил взволновавшие его книги, статьи, фотографии и фильмы, которые ухитрялся показывать при каждом удобном случае. На переменах и после занятий студентам, разделяющим с ним интерес к кино, он демонстрировал новые и старые ленты, ставшие шедеврами отечественного и зарубежного кинематографа. Показывал дебюты-миниатюры, полнометражные художественные и документальные картины, мультипликационные фильмы, которые, по его мнению, заслуживали особого внимания, обсуждения и серьёзных оценок.
Он увлёк несколько человек с театрального факультета (и других факультетов тоже) киноклубными показами, на которые мы стремились несколько лет. Эти вечера в «Пролетарии», «Доме Актёра» и других залах были памятны не только редкостными картинами, но и, конечно же, размышлениями самого Сталя Никаноровича – неожиданными и проникновенными, а также встречами с гостями – искусствоведами и создателями некоторых лент, приглашёнными Пензиным в Воронеж.
Сталь Пензин поражал нас своим рыцарским отношением к делу и людям, к просветительскому служению, которому был предан всей душой. Его таланту и неистощимой энергии приходилось только изумляться. Наш учитель всегда был бескорыстен и самоотвержен, чужд какого бы то ни было самодовольства и выпячивания. Никогда не юлил перед начальством, не заигрывал с ним. Не участвовал ни в каких интригах. Он был открыт и благороден. К нему не прилипало никакой пошлости и гнусности. Как человек необыкновенный, он спешил поделиться восторгом от чужого таланта с любым неравнодушным и любопытствующим собеседником, студентом, другом, случайным зрителем. Таким он оставался до последних своих дней…
Словно герой фильма «Сталкер», он являлся проводником в незнакомые зоны искусства, где сначала осваивался сам и, уже потом, стремился, во что бы то ни стало, провести туда новых и новых спутников. Хотел восхищаться вместе с ними счастьем открытия человеческих прозрений и откровений.
Будучи страстным поклонником и ценителем кинематографа, Сталь Никанорович зачастую привозил уникальные рулоны плёнок и громоздкие коробки с лентами буквально на себе из Москвы или Петербурга, привлекал студентов и своих сподвижников к просветительству, к написанию и чтению докладов, рефератов, научных работ, организации фестивалей (!), лекториев и творческих встреч, надеясь, что общение с искусством не пройдёт бесследно и сумеет заложить в душе зрителя хотя бы семена добросердечия и отзывчивости, нового качества осмысления действительности, истории, будущего…
Ему, конечно же, бывало нелегко, как бывает нелегко любой незаурядной, яркой личности, встречающей зависть одних, раздражение и непонимание других, не разделяющих его привязанности и обожания. Наверное, так было. Но он об этом не думал и в это не погружался. Он жил искусством как дышал – искренне и вдохновенно. Радовался и удивлялся жизни, и всё время радовал и удивлял других. Сталь Пензин был подвижником редкостного и высокого дарования. Надо признать, советское кино (и лучшее мировое) 50 – 80-х годов давало немало поводов для восторгов и подвижничества. Десятки, если не сотни, фильмов российских и республиканских студий в то время удостаивались самых престижных международных призов. Гуманистическое содержание картин было обращено к вечным вопросам поиска и смысла человеческих устремлений, вечной борьбы добра и зла и вечного сопротивления человека, выставленного на «экзистенциальный холод» жизненных трагедий, комедий и драм.
Он посвятил всю свою жизнь педагогике и кино, веря в то, что искусство может и должно совершенствовать человека. Девизом его более чем сорокалетнего просветительства вполне могла бы стать метафора Рея Брэдбери, определяющая великую задачу искусства: «Возьми меня за руку и переведи через эту ночь». В случае с кино она звучала необычайно точно и актуально.
Феномен кинематографа заключался в том, что он удивительным образом объединял в себе литературу и театр, музыку и живопись, творческие достижения целого коллектива авторов, участвующих в создании фильма, и, конечно же, возможность общения с огромной зрительской аудиторией. Широкое развитие кинопроката (на которое государство выделяло колоссальные средства) сделало возможным смотреть фильмы в самых удалённых уголках страны, в залах, где люди вместе переживали эмоции, воплощённые экраном. Это единение, позитивная энергия которого была уникальна и притягательна, имело какую-то сакральную, магическую силу и смысл. Роль проводника кино, подобного Сталю Пензину, оказалась сродни миссии волшебника, дарящего и испытывающего счастье от радости и восхищения зрителей, ставших соучастниками того или иного явления искусства в годы, когда телевидение только начинало свой путь.
Успех едва ли не каждого значительного человека-творца почти всегда связан с женщиной, которая находится рядом, окрыляет и помогает, вдохновляя на творчество, подвижничество, преодоления. Сталю Никанововичу повезло и здесь. Рядом с ним всегда находился друг и помощник – его жена Альбина Борисовна – умная, чуткая и обаятельная женщина, прошедшая с ним по жизни со студенческих университетских лет, разделившая с ним счастье и трудности бытия, сохраняющая его архив, рукописи, фотографии и его дом. Дом, в который приходили друзья и ученики, в котором рождались творчество и книги, свет и добро, необходимые многим.
В череде наших с ним встреч мне особенно запомнился один из зимних дней, когда на курсе мы репетировали чеховского «Дядю Ваню». Во время разбора сцены диалога Астрова и Сони в дверях вдруг появился Сталь Никанорович и попросил меня выйти к нему. Он стоял в распахнутой одежде, на которой таяли снежинки, – загадочный и воодушевлённый. «Вы там о докторе Астрове спорите, а я вам чеховскую подсказку принёс, – сказал он, протянув свёрнутый лист бумаги, на котором, как я потом узнал, было напечатано письмо Антона Павловича к своему приятелю, врачу Ивану Орлову. – Здесь – комментарий к вашей постановке, очень существенный и, наверное, выстраданный. Прочтите, мне кажется, это важно». Сталь улыбнулся своей незабываемой улыбкой и исчез, спускаясь по лестнице к выходу. Участие его меня чрезвычайно тронуло и приободрило. Вот так же несколькими месяцами ранее он предложил писать работу о выдающемся режиссёре и педагоге Сергее Герасимове, притащив мне целую кипу книг и каких-то заметок. Тогда впервые я и попробовал написать о том, что зацепило меня в герасимовской биографии, – нечто похожее на сценарий документального фильма. Вместе со Сталем Никаноровичем мы получили за эту работу диплом всесоюзного конкурса. Теперь мой неутомимый наставник помогал приобщиться к многогранному чеховскому миру – сложных переживаний, сомнений, мучительных размышлений о жизни и смерти, парадоксах человеческой природы.
С письмом к доктору Орлову, датированным 22 февраля 1899 года, я стоял у окна, за которым валил хлопьями снег. Одинокая фигура Сталя Пензина летящей походкой удалялась в наступающих сумерках. Помню, как, развернув бумагу, я прочитал чеховские строки: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую; не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр. Я верую в отдельных людей. Я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, – в них сила, хотя их мало…». Слова эти Антона Павловича перекликались с монологами героя пьесы – доктора Астрова, очень похожего на самого Чехова. Только теперь произнесены они были не литературным персонажем, а самим автором. Глядя в почерневшее пустое окно, я подумал о том, что Сталь Никанорович (вместе с немногими другими «отдельными людьми») и является одним из тех самых Подвижников, о которых с надеждой говорил великий писатель. Говорил с уважением, любовью и благодарностью.
…Через какое-то время мы показывали зрителям «Дядю Ваню». На сцене звучали тихая щемящая гитара и откровения отчаявшихся чеховских героев, измученных неизбывными бедами российской жизни. Особо волнующими были слова Михаила Львовича Астрова: «Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Она утомляет. Все они, наши добрые знакомые, мелко мыслят, мелко чувствуют и не видят дальше своего носа – просто-напросто глупы. А те, которые поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом… Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут, подходят к человеку боком, смотрят на него искоса и решают: «О, это психопат!», или: «Это фразёр!» А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: «Это странный человек, странный!» Я люблю лес – это странно; я не ем мясо – это тоже странно. Непосредственного, чистого, свободного отношения к природе и к людям уже нет… Нет и нет!». Там же, в монологе доктора Астрова, слышалось и такое: «Когда идёшь тёмною ночью по лесу и если в это время вдали светит огонёк, то не замечаешь ни утомления, ни потёмок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»
В зале сидел задумчивый и сосредоточенный Сталь Пензин, у которого, к счастью, был свой, согревающий многих, немеркнущий огонёк. Он знал об этом и шёл к нему настойчиво и вдохновенно несмотря ни на что. Сдружившись с курсом, Пензин бывал на всех наших спектаклях: чеховском «Медведе», «Трёхгрошовой опере» Брехта, «Мышеловке» Кристи, а позднее радовался успехам выпускников на сцене и экране, моим работам на телевидении и в журналистике…
Когда-то Шукшин, отвечая на вопросы: зачем Вы снимаете кино и какие цели преследуете, – сказал, что даже если два-три человека уйдут после фильма из зала, став хоть немного теплее, чище и лучше, то он будет считать, что картина сделана не зря, а жизнь не напрасна. Сталь Никанорович, приводя в залы сотни человек, объясняя им тонкости и смысл авторского послания, создавая свои книги и статьи, наверняка мог бы подписаться под словами одного из любимых своих режиссёров. Хочется верить, что слова эти не оказались пустым звуком, эстафета продолжится. И усилия подвижников по разные стороны экрана были не напрасны. Сталь Никанорович Пензин прилагал для этого все силы.
У каждого из нас есть свои острова памяти – события или люди, повлиявшие на нашу жизнь, сделавшие её разумнее, значительнее, объёмнее. Одним из таких островов для меня и моих друзей остаётся Сталь Пензин… Остаётся и останется навсегда.
ВЛАДИМИР МЕЖЕВИТИН
P.S. Он не был большим знатоком истории и политики, диссидентом и политиканом. Не претендовал на то, что его взгляды на исторические и политические события, происходившие в стране и мире (и находившие, отчасти, отражение в его книгах о кино), – истина в последней инстанции. Иногда говоря о том, что делать те или иные выводы нужно только после серьёзнейшего погружения в предмет, понимая причинно-следственные связи исторических явлений, этапов, эпизодов.
Как и большинство людей его поколения, в войне участия не принимавших, будучи представителем отряда гуманитариев, не участвовавшем и в послевоенном восстановлении нашей разрушенной фашистской Европой страны, он мало разбирался в вопросах технического, промышленного и культурного развития Великого многонационального советского государства в условиях холодной войны, интриг международных политических кланов и деятельности западных спецслужб…
Выбрав для изучения экранное искусство, он посвятил служению десятой музе всего себя, явившись здесь примером подвижничества – искреннего, неистового, всепоглощающего, – своей любовью к кинематографу поражая и увлекая всех, кто попадал в орбиту его таланта, яркого и незабываемого.