(к 80-летию со дня рождения)
Увидеться и пообщаться с ЭДУАРДОМ ЛИМОНОВЫМ мне довелось дважды. Первый раз – зимой 1992-го в литературно-драматической редакции телекомпании «Останкино», где я работал режиссёром-стажёром во время учёбы на режиссёрском факультете Московского института телевидения и радиовещания.
Тогда группа редактора Татьяны Земсковой готовила встречу с ним – только что получившим советское (а значит, и российское) гражданство и начавшим издаваться на Родине. Я, только что прочитавший «Эдичку…» и «Великую эпоху…», был под впечатлением от его прозы. Она смогла занять своё место в ряду произведений таких авторов, как Чехов и Бунин, по которым я снимал дипломные работы. Качество литературы упомянутых писателей-классиков задало такую планку требований к текстам современных авторов, преодолеть которую долго не мог никто из тех, с чьими сочинениями я соприкасался. Многие казались вторичными, какими-то неуклюжими, многословными, лишёнными свежести, уникальности и высоты творческого полёта. И вдруг, в связи с предстоящей встречей с Лимоновым, ко мне попали его «откровения», наполненные невероятной энергией, смелостью и предельной искренностью (иногда кажущейся чрезмерной и нарочито, с вызовом, перешагивающей границы «дозволенного»). Их эпатажность, иногда несуразность, но оригинальность и удальство сразу же заинтересовали меня. Язык Лимонова, «простой», ясный, с точно подмеченными неожиданными деталями, иногда острый, но по-дружески доверительный и заразительный, увлёк в путешествие, в которое я пустился с удовольствием. Это путешествие по лимоновским романам, а потом и публицистическим книгам я продолжал на протяжении многих лет, то отдаляясь, то приближаясь к ним вновь.
А тогда, в 1992-м, запомнилось ещё и попавшееся на глаза интервью моего знакомого литературоведа Александра Шаталова с Эдуардом Лимоновым в «Книжном обозрении», №21, 25 мая 1990 года. Сегодня его можно найти в интернете. Мне же хочется привести здесь (из него) то, что осталось в моём режиссёрско-сценарном дневнике:
А. Шаталов. Какой Лимонов сейчас? Нервный, подвижный, ироничный. Но самоирония, свойственная его литературному герою, не более, чем выбранная им форма общения.
Отношение к прозе Лимонова далеко не однозначно, однако для меня несомненно, что это явление значительное в своей искренности, психологичности, наконец, пластичности и выразительности языка…
– Для начала, Эдуард Вениаминович, хотелось бы вас представить читателям: сколько вышло книг, какие последние…
– Во Франции сейчас вышла десятая книга на французском языке. По-русски вышло гораздо меньше. Всего я выпустил около сорока томов на десяти, кажется, языках.
– Кроме первого «Это я, Эдичка» и последнего «…У нас была великая эпоха», какие можно ещё упомянуть?
– Ну, разные… «Дневник неудачника». Была такая книга у меня… Потом «Молодой негодяй», множество книг рассказов вышло на французском…
– У вас сложилось своё впечатление о том, что происходит в стране нашей?
– Я ожидал большего. Что же касается перестройки, то в глаза не бросается ничего, кроме нигилизма, заметного даже в высказываниях депутатов. Столько безответственных выступлений, что невольно удивляешься тому, как эти люди вообще могут быть народными депутатами. Масса абстрактных мыслей. Люди не могут свою мысль даже внятно изложить. Их абстрактный бюрократический язык просто потрясает… Надо выдвигать других людей, наверное…
– А если других нет?
– Во всяком случае, эти люди оставляют мало надежды, что какие-то перемены произойдут. Шестнадцать лет назад здесь было веселее, это совершенно точно. Не было той тревоги, которая буквально разлита сейчас среди людей. Для меня не имеет значения нехватка чего-либо. Я к этому спокойно отношусь, потому что всю жизнь жил в достаточно стеснённых условиях. Это меня не смущает, а вот тревога, враждебность людей по отношению друг к другу смущает…
– Как вы пришли к литературе?
– Лет до восемнадцати писал какие-то подражания Есенину… Долгое время я бросался от одного подражания к другому, но где-то в конце 1966-го – начале 1967-го года люди, которым я доверял, сказали мне, что вот сейчас наконец-то мои стихи оригинальны.
Потом я вместе с одной женщиной приехал в Москву, где долго скитался с квартиры на квартиру. Прописки никакой у меня не было. Семь лет я здесь прожил… написал много стихов… так вот я начинался. Многое я рассказал в своих книгах. Так что это вполне банальная история, – человека, стремящегося вырваться из своего окружения.
– А если бы вы не уехали?
– Я не представляю, что бы со мной произошло. Перед глазами были примеры тех, кто по тридцать лет ходил в авторах культурного самиздата. У них грустная судьба, и мне не хотелось её копировать. И тут так сложились обстоятельства, что на волне времени и перемен… меня выбросило на западный берег, и там я стал из хрупкого поэта литератором тяжёлого веса… Поднимателем тяжестей, писателем романов…
– Вы считаете свой роман «Это я, Эдичка» эпатажным?
– Вовсе нет. Он не был рассчитан на русского читателя. Я писал его, чтобы представить в американское издательство, не сомневаясь, что ни одно русское издание публиковать его не будет, и был удивлён, когда сначала шесть глав опубликовал «Ковчег», а позднее в Америке книга вышла на русском.
Ну, разве может кого-то эпатировать де Сад или Жене? Это вульгарно – так думать. Специально невозможно никого эпатировать, точно так же, как невозможно вдруг написать бестселлер. Я писал свою историю, стараясь максимально талантливо это сделать.
Фактически эпатирующей получается всякая талантливая литература, неканонизированная, что ли. Завтра разрешат писать так, как Алешковский, и запретят по-иному. То, «иное», станет эпатирующим. Я всегда с удовольствием менял свои стили и маски. Это очень хорошо для писателя. Многие боятся: вырабатывают свой стиль и вечно потом держатся за него…
– Говорят, что вы сталинист?
– Сталинист?.. Нет… Я очень люблю историю и считаю, что тиран тоже имеет своё место в ней, понимаете…
Потом, нелепо вдруг через тридцать пять лет, или сколько там, после смерти тирана размахивать руками.
Я не верю в эту теорию обольщения одним Гитлером всей немецкой нации. Это всё для детей. Обольстил, потому что хотели обольститься. Фашизм был очень распространённой идеологией в двадцатые-тридцатые годы. На конгрессе, который созвал Муссолини, по-моему, в тридцать четвёртом году, были представители двадцати шести наций. И многие из них были фашистами ещё до Гитлера. Это сейчас вещают, что бедная Европа стала жертвой нацизма, а Россия – сталинизма. Хотели. Мне это чрезмерное тыканье в Сталина кажется способом избавиться от собственной ответственности.
Ревизия истории бесполезна. Не знаю, нужна ли эта бесконечная промывка мозгов, не воспитывает ли это нигилизм, недоверие ко всякой, любой власти, и к сегодняшней в том числе?
– Но ведь это можно считать просто констатацией фактов, поиском исторической правды…
– А как найти границу между нездоровым разоблачительством и этой самой констатацией? Получается, шестьдесят лет из семидесяти двух, за исключением лет Ленина и Хрущева, у власти стояли тираны, негодяи, стяжатели… Так почему же сегодня народ должен верить новой власти? Может быть, это демагоги или что-нибудь ещё?..
– Верно ли, что вы считаете «Посев» неприличным издательством?
– Я с ним никогда не сотрудничал, как никогда не давал интервью радио «Свобода», руководствуясь своими принципами, хотя многие советские писатели, приезжая сюда, почему-то первым делом бегут именно на «Свободу». Для меня это странно и непонятно. Так же, как бежать на радиостанцию КГБ. Вы можете представить американского писателя, приехавшего в Москву, радостно сжимающего в руках сто рублей, которые он получил за интервью в КГБ? Я кому-то сделал замечание, но они сказали мне… Я после этого заткнулся, в конце концов каждый решает сам.
– Ну, это не совсем одно и то же – «Посев» и ЦРУ.
– ЦРУ до сих пор оплачивает эту радиостанцию и издательство. Этого не скажешь, например, об «Вой соф Америка», государственной радиостанции.
– У нас в Москве официально работают представители «Свободы»…
– Тогда я могу только единственное сказать: как вы можете? Вот и всё. Как вы можете?..
– Но гласность…
– Это не гласность. Это опять относится к вопросу саморазрушения, и дело не в том, кто на кого шпионит, да и шпионит ли. Просто стыдно иметь дело с этими людьми. Ваши люди ничего, осмелюсь сказать, ничего не понимают в обстановке там, так почему бы им не прислушаться ещё к одному мнению, например, моему? Я считаю, что работать на радио «Свобода» стыдно. Я считаю, что давать интервью радио «Свобода» стыдно. И опять привожу свой пример – разве приехавший в Советский Союз американец, сжимая в руке пусть пятьсот рублей, побежит на Лубянку давать интервью? А советские люди ко мне в Париже приходят радостные: мы только что с радио «Свобода». У меня лицо сразу вытягивается.
Оно было основано в сорок шестом году ЦРУ, так же, как и радио «Фри Юроп», так же, как газета «Русская мысль»… Как так можно? Разрушители России всегда были. Я не думаю, что сейчас что-то изменилось. Почему они стали вдруг хорошими? Они всегда предпочитали собственные интересы. Сейчас, чтобы показать свою добрую волю, американцы должны были бы просто распустить эти пропагандистские радиостанции…
– Сейчас там выступают едва ли не все советские писатели.
– А я не выступаю и не буду выступать. Советские писатели не разбираются в этом…
«Голос Америки», «Би-би-си» – это нормальные организации, последняя практически независима даже от государства. У них сбалансированные передачи, и никогда нету этого душка…
– Впервые за шестнадцать лет приехав в СССР, вы буквально на следующий день оказались в Харькове. Как Харьков, как родители?
– Да несколько грустно всё это… Постарели, и вот… В последний день моего пребывания в Харькове произошла какая-то трагическая точка, как бы поставленная на прошлых годах. Почти все эти семь-восемь дней я провёл с родителями, и вот в последний день мама сказала, что мой друг юности Николай, он сам себя называл Кадик, просил позвонить ему, если я вдруг приеду. Ну, я сказал: «Ладно». Мать позвонила, и я слышу из соседней комнаты: «Как умер?». Сказали, что он умер дней девять назад, то есть едва ли не в первый день моего приезда в страну. Вот как бывает в жизни. Кадик – один из героев моего романа «Подросток Савенко» (на французском книга называлась «Автопортрет бандита в отрочестве»)… Эта смерть имеет какой-то особенный для меня смысл, тем более что мама долго рассказывала перед этим, как он к ним приходит, писала в письмах мне, что это им очень приятно…
– Какие у вас отношения с нашими эмигрантами?
– Никаких!
– Ну, наверное, кроме небольшого круга?
– Да сейчас и круга этого почти нет…
– Вы сказали, что стали думать о русском читателе…
– Только сейчас, поскольку меня всё же стали печатать. Впрочем, что думать о читателе? Надо, чтобы он был, вот и всё. Я не собираюсь для него ничего делать, кроме того, что уже делаю, что пишу.
– Вы бы хотели ещё приехать?
– … Пока нет… Понимаете, очень сложно приезжать в страну, где тебя почти не знают как писателя. Это отражается на встречах с людьми, на всём. Немного утомительна роль своеобразной фауны: русского человека, прожившего за границей лет пятнадцать-двадцать.
– Что вы читаете из советского?
– До меня доходят в большей степени какие-то проблемные произведения, вроде того же Рыбакова, читал Приставкина, Астафьева.
Сейчас в какой-то моде у вас всё о репрессиях: напишите, что меня никогда не судили и я не был репрессированным. Счастливый человек, который не был репрессированным.
…Вторая моя встреча с Эдуардом Лимоновым произошла в Воронеже четыре или пять лет назад во время его вечера в «Петровском пассаже». Сначала из зала я задал ему несколько вопросов о его участии в телевизионных передачах и кино, а после церемонии раздачи писателем автографов подошёл, чтобы поговорить накоротке. Его торопили охранники, кто-то ещё пытался фотографироваться «на фоне» Лимонова, бросая какие-то присущие моменту фразы. Но мы смогли продолжить начатый вопросами в аудитории разговор.
– Вы спрашивали о телевидении и экранизации в кино моих вещей, – сказал Эдуард Лимонов. – А я ответил Вам в зал, что меня это мало интересует. Тут надо пояснить. Процесс экранизации в кино сложный, затратный, требующий необходимого таланта и смелости режиссуры. А я фигура скандальная, «экстремистская», неформатная. Со мной боятся связываться. Вы назвали несколько романов: «Смерть современных героев», «Последние дни супермена», «Палач», «Коньяк “Наполеон”»… Все они – почти готовые сценарии. Но кто за них возьмётся?.. Это же сериалы. Кому они нужны на антисоветском ангажированном телевидении. Оно, обслуживая своих неправедно разбогатевших, заевшихся и лицемерных хозяев, будет скорее спонсировать фильмы о репрессиях, лагерях, советских «ужасах» или какую-нибудь слезливую дребедень… Снял несколько лет назад по моим произведениям фильм «Русское» Александр Велединский. Вот и всё на этом закончилось.
– Вас долго не пускали на телевидение по понятным причинам. Потом Вы появились и опять пропали. Больше не зовут, или Вы сами не хотите?
– Меня разрешили показывать после присоединения Крыма, к которому я давно призывал. Но участвовать в передачах, где ничего не дают сказать, – пошлых и ненужных – не имеет смысла. На телевидении хорошо получается у Александра Андреевича Проханова. Он умница и стойкий боец. Удачно за всех нас бьётся.
Увидев у меня в руках книги «Лимонов против Жириновского» и Владимира Бушина «Солженицын. Гений первого плевка», Эдуард одобрительно кивнул и добавил:
– Вот ещё Бушин молодец. Настоящий солдат, воин-фронтовик, публицист и соратник, мною уважаемый безмерно, которого тоже не зовут на телевидение – слишком талантлив, честен и несговорчив.
– Эдуард Вениаминович, столько лет прошло, в это трудно поверить, но мы с Вами встречались в «Останкино» в 1992-м на Вашей первой телевизионной встрече с читателями. Я был в режиссёрской группе. Общались несколько часов до и после записи. Вы помните, какую песню Вы тогда запели в финале, неожиданно для всех?
– Какую? – удивлённо спросил Лимонов. – Я пою очень редко.
– «Белая армия, чёрный барон, снова готовят нам царский трон, но от тайги до британских морей…»
– «Красная Армия всех сильней!» А что, правильную песню запел. Злободневную. Как Вы считаете?
– Я такого же мнения, абсолютно.
Лимонов улыбнулся и протянул руку для рукопожатия, вставая из-за стола. Его звали охранники и какие-то люди, желающие пообщаться перед отъездом.
– «Красная Армия всех сильней!» – повторил, продолжая улыбаться, Лимонов, направляясь навстречу компании, ожидающей в стороне.
P.S. После его ухода 17 марта 2020-го о нём на телевидении хорошо говорили Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Александр Проханов… Вышла «лежащая на полке» передача с Познером. Всякий раз, когда в кадре появлялся Эдуард Лимонов, у меня в памяти возникали обложки его многочисленных книг с их героями, вспоминались слова Владимира Высоцкого из песни «Колея» про то, как «покорёжил» он «края» и «шире стала колея»… и лимоновская «Красная Армия», которая «всех сильней»… Когда он говорил о возможной смерти, то пожелал её в бою, в авангарде современной Красной Армии. Удивительный, яростный, упорный, открытый всем ветрам, ни на кого не похожий талантливейший писатель (известный далеко за пределами Родины), автор более чем 70 книг поэзии, художественной и публицистической прозы, аскет, бессребреник, бунтарь и стойкий «комиссар» одного из красных батальонов, выступающий против буржуев всех мастей, прихватизировавших всё и вся (в 90-х) и рвущихся к власти в России, и самой власти, когда её политика направлена на разрушение страны, предательство и удушение собственного народа.
подготовил Владимир Межевитин