Незабываемый, довольно острый, на грани отчаяния и недоумения разговор довелось услышать в фойе воронежского ТЮЗа после премьеры спектакля «Театра равных» «Гоголь страшно смешно». Один из собеседников, обращаясь к другому, говорил:
– В русском языке и обиходе есть удивительные, помогающие жить и ощущать себя человеком, характеризующие русскую ментальность слова и понятия, такие, как сострадание, душевность, красота, милосердие, жалость, благородство и благодарность, доброжелательность, совесть, стыд, сомнение, вера и надежда… Ни одному из перечисленных понятий и слов не нашлось места в постановке этого очень непростого, сатирического, но и философского произведения Гоголя. Даже в подтексте. Ни в одном намёке или выражении лица.
– А какие же нашлись? – спрашивал заинтересованно оппонент.
– Эпатаж, сарказм, ёрничанье, уничижение, претенциозность и нарочитость, самодовольство, позёрство, дешёвое шутовство и безответственное кривляние, – отвечал возмущённый зритель.
– А вот нашим старшеклассникам спектакль понравился! – вступив в разговор, заявила женщина (судя по всему, школьная учительница). – Ребята сказали, что это лучшее, что они видели в театрах. Говорили: «Это клёво! прикольно! круто!»
– Любопытно, каков у них опыт театральных посещений и уровень вкуса и что они вынесли из просмотра постановки – довольно невнятной по смыслу и вызывающей по выкрикам со сцены в зал, да в общем-то и режиссёрской сверхзадаче (несмотря на все пластические выкрутасы некоторых актёров, у которых, так и казалось, вырастут рога на голове, а на ногах копыта), – парировал ей человек, начавший дискуссию, выходя из дверей на улицу.
– Интересно, как Ваше заявление сочетается с Вашим православным крестиком, висящим на шее, с православной традицией вообще и тем навязчивым фиглярством на сцене, смахивающим иногда на булгаковский бал нечистой силы? – посетовала в сторону педагога женщина преклонных лет, пришедшая на премьеру с внучкой, явно раздосадованная увиденным.
Учительница только раздражённо сверкнула глазами и, махнув рукой в ответ, бросив тираду, что режиссёр и его постановки – лауреаты нескольких фестивалей, отошла к группе возбуждённых подростков, гогочущих и толкающих друг друга со ступенек, выходящих на тротуар.
– Зверинец, курящий и матерящийся, возбуждённый «новым» прочтением классики! – произнёс кто-то, глядя в сторону школьников нескольких классов, шумно высыпавших из театра, и сопровождающих их учительствующих дам. – Хорош спектакль, где почти все герои стремятся быть однозначно отрицательными! Гоголь ведь писал не об этом. Не таким фантазиям и спекуляциям посвящал своё творчество, свои мысли, свою жизнь. Всё это не смешно, а грустно и противно. У писателя всё несравнимо глубже, тоньше, психологичнее, переживательнее, – сказал он уже на улице своим спутникам и, словно бы продолжая полемику, добавил:
– Фестивалей-то у нас теперь много. На одних беснуются в факельных шествиях с портретами нацистских головорезов в руках, на других – сексуальные меньшинства, получая награды за «смелость» и «свободу самовыражения и творчества»… А в спектакле истеричная, постоянно кривляющаяся по велению постановщика девица, с гримасами на лице (в мужской роли главного героя /Чичикова/ – соответствуя сегодняшним веяниям), была, словно персонаж фильма ужасов. Не дай Бог приснится во сне!.. Словом, Гоголь, поставленный Раком!
…Было, между тем, в фойе и на улице немало поклонников «Театра равных», хваливших артистов которые (надо отдать им должное) старались как могли, воплощая нелёгкие для них задачи оригинального режиссёра-экспериментатора, и сумели найти своей работой отклик в сердцах круга почитателей: студентов и школьников, друзей и родственников, принёсших исполнителям букеты цветов и радостно фотографирующихся с ними в театральном зале. Благодарили актёров и за их интересные предыдущие спектакли…
Я, соглашаясь с какими-то мнениями по поводу увиденного, вспоминал размышления о театральном искусстве личностей, с ним непосредственно связанных и, уж конечно, разбирающихся в театре несравнимо больше, чем обменивающиеся своими репликами (пусть и неравнодушные, неглупые, искренне озабоченные всем происходящим в нашей жизни и культуре) «обычные» зрители и школьники, радующиеся «креативной» и «клёвой» постановке, выросшие на эпатажной низкопробной стряпне коммерческой кино- и телевизионной индустрии и интернете.
Вот только некоторые из цитат пронзительных откровений известнейших профессионалов сцены и экрана, к которым хотелось обратиться:
— Олега Даля, из его дневников конца 70-х, – тогда казавшихся преувеличенными, а сегодня звучащих точно и как никогда актуально:
«…В искусстве суетность. Наглость и претенциозность.
Перевёртыши. Обман. Смещение акцентов. И всё это выдаётся за «новые взгляды». А внутри – пустота и эгоизм, и себялюбие, и шаманство, и полная неспособность к самостоятельности…
Их «искусство» заключается в умении зеркально отразить собственные недостатки и всеми силами своего изощрённого ума сделать их достоинствами.
Строители собственных «я»!
Свою субъективность возводят во всемирную объективность.
Все силы тратятся не на постижение великой истины, а на подчинение этой истины своим корыстным целям.
За всем, что бы они не делали, стоит визг: «Посмотрите, какой я!..»
Режиссура, в подавляющем своём большинстве, узкомыслительна, но нагла и напориста…
Цинизм и опустошённость – вот что довлеет над психикой нового человека…
Искусство выхолащивается из всех его видов, поэтому так легко посредственностям…»
— Валерия Золотухина, рассказывающего о выдающемся режиссёре Анатолии Эфросе:
«Ему органически, физически стала противна всякая шумиха, театральщина, показуха на сцене, так называемая «острота форм». Он через всё это давно прошёл и оставил позади. Ему стоило огромных усилий, и здоровья в том числе, чтобы удержать нас в «Мизантропе» от поисков внешних эффектов и приспособлений. Всё внимание Анатолий Васильевич сосредоточил на актёре, на виртуозности диалога, на фантастических амплитудах монолога. И – никаких ошарашиваний зрителя… Я говорил ему: «Скучно!». Он отвечал: «Я не знаю, что такое скучно. В зале всегда найдётся три, пять, двадцать пять человек, которым это интересно. Вы развратили московскую публику. Да и Бронная, и другие театры много потрудились для этого. Публика стала ходить в театр, чтобы её чем-то ошарашивали, возбуждали, дразнили. А если публика этого не получала, то уходила неудовлетворённая и брюзжала: «Таганка стала не та» и т. д. Таганка начинала: был «Добрый человек»… Слова «сочетание острейшей формы с острейшим содержанием» имели смысл. Но довольно скоро Таганка поняла, что надо публике: чтоб было против начальства да позадиристей. А начальство – это власть, любая власть. И пошло – от политики к политиканству…»
Таким же Анатолий Васильевич был в искусстве. Никогда ни с кем, в отличие от иных, не заигрывал – ни с публикой, ни с критикой, ни с актёрами. Он хотел вернуть театру несуетную тишину и углублённость. Мы ему говорили: «Все искусства хороши, кроме скучного». Как, в сущности, это пошло! А Эфрос считал, что скучно может быть только неразвитой душе. Тарковского скучно смотреть с точки зрения массового зрителя, кассы. А развитой душе не скучно – она работает. Хватит ориентироваться на кассу, мы в этом достаточно преуспели…»
— Владимира Воронцова, замечательного режиссёра, выпускника ГИТИСовского курса Андрея Александровича Гончарова:
«Есть одно ужасное по смыслу слово – «девальвация». Оно означает медленное, незаметное уничтожение чего-то ранее существенного. Разрушение, разложение, распад… Тление.
Весь ужас в том, что это происходит не сразу, не вдруг, а медленно и незаметно. Процесс недоступен ни глазу, ни чувствам, ни сознанию. Как если вдруг мы внезапно уснём лет эдак на 20, а потом проснёмся и посмотрим на себя в зеркало. Что мы там обнаружим? Не ужаснёмся ли? Не зашевелятся ли волосы от увиденного?
А если не заснуть, если постепенно, не сразу, не вдруг – тогда всё нормально. Естественный процесс: никакой паники, никаких потрясений, всё как надо…
Я думаю: что мы потеряли за эти 20 (а то и все 30) лет, на которые не смогли уснуть, а потом проснуться и увидеть в зеркале своё изменившееся лицо?
Я давно не хожу в театр, потому что не выношу лжи. Но, слава Богу, сегодня, чтобы быть в курсе всей театральной жизни нашей Державы, совсем не обязательно вживую присутствовать на очередном похоронном ритуале: достаточно включить телевизор. Два десятка каналов что-нибудь вскользь сообщат о новых театральных шедеврах, а уж любимый интеллигенцией канал «Культура» четверть своего эфирного времени не преминёт посвятить театру.
Теперь появились новые выражения: «модный театр», «модный режиссёр». Кой чёрт они выражают? Ну, есть «модная обувь» – натирайте себе мозоли. Есть «модная причёска» – укладывайте свои волосы «вспять», не так, как предназначено им расти природой. Вставляйте в свои носы, губы, пупки и в разные интимные места пирсинги – и всё это укладывается в понятие «модно». Но театр, искусство?.. «Модный театр»! И продолжим: «модная любовь», «модная мать», «модная церковь»… Да-да, всё это из одного ряда. А уж если совсем по Станиславскому: «модная жизнь человеческого духа». Тьфу!.. Воистину, как у Сервантеса: «Все слова – от Бога, а хитросплетения слов – от Дьявола!».
Впрочем, зачем доказывать прописные истины? Я включаю канал «Культура». (К слову, есть такой короткий анекдот: «Кошмарный сон интеллигента – программа «Дом-2» на канале «Культура»). Так вот, там показывают юбилей одного некогда любимого да и поныне популярного московского театра. Пытаюсь смотреть Островского. Называется это зрелище «Гроза». Боже праведный! Избави душу от столь похабного, дилетантского юродства! Через пять минут выключаю – и могу снова жить, дышать чистым воздухом… Через два дня снова включаю родной канал «Культура». Тот же театр-юбиляр представляет «Вишнёвый сад». Здесь можно выдержать больше, минут 20. Дальше – трудно. Потому что одноклеточный автор, которого по-школярски разыгрывают эти маленькие клоуны – это не АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ! Неужели они этого не понимают?! Тем более что это совсем не маленькие клоуны, это очень хорошие, талантливые актёры! Некоторые из них легендарны, на них молилось поколение шестидесятых! Другие моложе, не менее талантливы!
Что же с нами стало? Это не девальвация? Тогда ЧТО ЭТО?..
Я не случайно начал с ужасного слова – «девальвация». Я не говорю о процессе разложения личности – это уже называется «деградация». А «девальвация» – разложение чего-то, существующего вне нас. Допустим, профессии. Профессии актёра. Режиссёра. Плотника, пекаря, хлебопашца.
Эта зараза готова выкосить всех. Но, Бог да не оставит их, мы говорим сейчас о Театре.
Я снова включаю канал «Культура». Я смотрю очередной спектакль – Гоголь, Чехов, Островский. Зачем их ставят? Не пупкиных, не фердыськиных, не козлодуевых? Почему-то к классике тянет… Что за напасть?
Я испытываю неистовое желание выключить телевизор, но продолжаю смотреть. И задавать себе вопросы. Нет, не им, которые там выхолащивают Островского, – себе, конечно. Я спрашиваю себя, себя самого и только себя, потому что знаю, что ни от кого не получу ответа на эти проклятые, мало кому сегодня нужные вопросы:
Где русская театральная Школа? Где эта неуёмная, бунтарская СИСТЕМА СТАНИСЛАВСКОГО, крушащая шаблоны и актёрские штампы, смывающая с подмостков и из закулисья завалы пошлости и театральной рутины? Где тот «Театр мужественной простоты» Немировича-Данченко, не терпящий духовной расслабленности?.. Где преданная проклятию, гонимая с подмостков СВЕРХзадача, главный двигатель энергетики артиста, бередящая его нервы, и где СКВОЗНОЕ ДЕЙСТВИЕ – путь, по которому пробирается окровавленная актёрская душа к своему предначертанному финалу? Где величайшее открытие русского театра XX века – ЗОНЫ МОЛЧАНИЯ, позволяющие нам слышать неуловимое, трепетное дыхание живого артиста? И где намертво связанный с этими зонами ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ, с особой магнетической силой втягивающий нас беспощадно в оживающее на глазах пространство сцены? Где ВТОРОЙ ПЛАН роли, наполняющий театральное действие завораживающим таинством необъяснимой человеческой души? Где, наконец, само таинственное священнодействие театрального зрелища со всем его буйством и многоцветьем (избави Бог театр от дымогенераторов, лазерных лучей и прочей шоудури)?!
И ещё много, много… Где оно?.. Где?.. Где?
Есть ещё школьнопрописной завет великого русского артиста Щепкина, который помнит всякий первокурсник театральной школы: «Священнодействуй, или убирайся вон из театра!»
Что ж, мы не священнодействуем. И не убираемся вон. Мы привыкли жить так.
Просто так…
А может быть, я всего лишь ошибаюсь, и это вовсе не «девальвация», а только «деградация личностей».
Дай Бог, чтобы это было ошибкой»…
— Николая Губенко – известнейшего актёра, режиссёра и общественного деятеля:
«Недавно посмотрел я в одном театре «Ревизора». И знаете, после спектакля захотелось мне, чтобы актёры вышли на сцену и просто хорошо проговорили текст Гоголя. Перечитал советы Гоголя актёрам, где он сокрушается по поводу игры, которая больше походит на карикатуру. У нас сейчас почему-то царствует и в театре, и в кино мода на карикатуру. А такой игры, которая была когда-то у Евстигнеева, у Табакова, у некоторых актёров в ленкомовской «Поминальной молитве», я уж не говорю о стариках-МХАТовцах, сейчас не встретишь…
Я предпочитаю вдумчивое, внимательное вглядывание, прислушивание к человеку, к человеческим отношениям… Говорят же: «Загадочная русская душа». В чём суть загадки? По Толстому это: «Чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого – любовь к Родине». Атака средств массовой информации (а также кино и театра) направлена именно на душу человека. Они работают на распад души…
Современное российское искусство как часть идеологии (не будем обольщаться понятием «свобода творчества») отвернулось от настоящей правды. Человеческие отношения, жизнь – не в моде, хотя именно они и делали его одним из лучших в мире, помогая скреплять людей ёмкостью мысли и глубиной чувств…
Опыт последних десятилетий заставляет сделать тяжёлый вывод: разрушение русской культуры стало системным. Оно не сводится к частным утратам и повреждениям. Смысл его – развал мировоззренческой основы народа. Наша культура – объект войны. Вот и получается, что в юбилей А.С. Пушкина один студент на вопрос: «Что для вас значит Пушкин?» – ответил: «Он сегодня не актуален. На нём не заработаешь»…
Раньше русская культура утверждала, что «человек человеку брат», а сейчас всё больше художников внушают нам, что «человек человеку волк». Таков сегодня заказ денежного мешка. Талант, служащий злу, – страшная сила, и в массовом сознании нашего народа царит хаос. Многие поверили, что не в правде Бог, а в силе, и пошли на конфликт со своей совестью. Это национальная трагедия…
Главное, чего удалось добиться врагам русской культуры, – переманить часть художественной интеллигенции. Её соблазнили изменить идеалы, которые она несла людям в своих стихах, песнях, образах. Многие писатели предали своих героев, режиссёры приняли штампы худших образцов Голливуда (и масс-культуры – циничной, пошлой, поверхностной, разрушительной и продажной)…»
Хорошо бы с подобными мыслями о театре (и культуре вообще) познакомились наши школьные учителя, а через них и их воспитанники, да и все люди, тяготеющие к театру, кино, литературе, – для того, чтобы расширить свой кругозор, свой вкус и для того, чтобы не слышать после спектакля даже безусловно талантливого режиссёра обращённые в адрес модных сценических экспериментов стихи, звучащие сегодня нередко у театральных дверей:
Попало мыло в суп с лапшой.
В котле возник пузырь большой.
«Красивый суп!» – кричат друзья.
Красивый… Только есть нельзя!
ВЛАДИМИР МЕЖЕВИТИН, режиссёр, искусствовед, член Союза журналистов.
