БАБИЙ ФРОНТ спецпроект «Нового Калининграда» о военном быте женщин
Во время Второй Мировой войны в Красной Армии служили порядка 800 тысяч женщин: снайперы, летчицы, зенитчицы, санинструкторы, партизаны, разведчицы. Девушкам в тылу также с юных лет приходилось бросать учебу и сутками работать на заводах или в полях, чтобы обеспечить фронт всем необходимым. Каждая из них в войну пережила не только ранения, боль от утраты близких, изнуряющие кровопролитные сражения или голод — они помнят грязь, вонь, гной и бесчисленных вшей. «Новый Калининград» собрал истории о том, в каких жутких бытовых условиях приходилось выживать в те годы женщинам.
«Невидимые миру слезы» об одежде и обмундировании
3 августа 1941 года в СССР было введено обмундирование для военнослужащих женщин, занимавших нестроевые должности начальствующего состава. Обмундирование состояло из берета, пальто и платья. Однако спустя год подверглось изменениям — был подписан приказ НКО СССР № 240, отменявший форменную одежду старого образца 1941 года и объявлявший новый, приближенный к армейским нормам, перечень предметов женского обмундирования, которые теперь различались как по принадлежности к начальствующему или рядовому составу, так и по месту службы. Как видно из свидетельств самих женщин-военнослужащих, на передовой зачастую им выдавали обычное мужское обмундирование.
Специального женского не было, а мужское, извините за натурализм, зверски трет. Совершенно беспощадно.
«Женщин одевали в мужскую форму малых размеров, сапог маленьких размеров не было, чтобы их перешить, нужно было расположение начальства. Я, поскольку бывала в городе, эту проблему решила в городе. Что касается белья, то это невидимые миру слезы. Если носишь брюки, то нужно либо специальное белье для брюк, либо мужское белье. Специальной женской одежды не было, а мужское, извините за натурализм, зверски трет. Совершенно беспощадно. По-моему, в 1944 году появилась отдельная женская форма. Обмундирование было такое: бюстгальтеры совершенно фантастического фасона, повязки на случай месячных, которые для этой цели совершенно не годились, юбки, чулки на подвязках с карабинчиками. Какие юбки? Людям надо ходить в сапогах, какие чулки?
Перед маршем выдали нам эту форму новую. Девчонки-ветераны плевать на нее хотели, получили ее и забросили на дно вещмешков. А девчонки, только что на фронт прибывшие, полностью оделись в новую форму. Я рапорт начальнику снабжения — на первом же привале все будут с потертостями! Так и получилось. И потом, кто этих молодых девчонок научит нормально наматывать портянки? Я помню, меня саму солдат один учил, говорил: „Через год научишься нормально наматывать, а потом год еще будешь отвыкать от них». Он был абсолютно прав, так и получилось — сначала год не могла нормально намотать портянки, а потом после войны еще год отходила в сапогах», — Ирина Дунаевская («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны» — Артем Драбкин, Баир Иринчеев).
Однако, согласно приказу, можно было носить юбки — хлопчатобумажную защитного цвета либо шерстяную темно-синего цвета. Под юбки полагались хлопчатобумажные чулки, но с ними на войне было очень туго, поэтому и здесь женщины нашли выход.
«Чулки делались из обмоток — это длинная трикотажная лента. Ею обворачивали ноги под ботинки. Если ее разрезать пополам и растянуть, то как раз два похожих на чулки гетра получаются. Вот чуть выше колен натягивали их, потому что выше не получалось, и ходили так», — говорит калининградка Нина Демешева.
«Дали одну пару белых теплых чулок и одну пару белых хлопчатобумажных чулок. Их, конечно, девушки красили стрептоцидом, и они получались красновато-коричневого цвета. На гимнастерках были простые зеленые петлицы с эмблемой связиста, и все», — телефонистка Кира Алферова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Некоторые женщины старались подогнать стандартную гимнастерку по фигуре, в редких случаях даже умудрялись сшить форму по индивидуальному заказу.
«Я помню, что ватные штаны, которые мне выдали зимой, мне были страшно велики. Я в них провалилась, как в комбинезон, и узкий брючный ремень этих штанов у меня был выше груди, я его под мышками затягивала. Поверх этого надевала гимнастерку и на талии затягивала обычный широкий ремень. Кальсоны с завязочками, белая рубашка с завязочками — ни о каком женском обмундировании и речи не было. Но поскольку мне тогда было 16–17 лет и пофорсить перед другими хотелось, я у старшины всегда выпрашивала гимнастерку самого маленького размера, чтобы носить, и еще одну гимнастерку самого большого размера.
Я всю жизнь с детства была девочка мастеровая, и из этой большой гимнастерки на руках я себе спокойно шила юбку. А во втором эшелоне дивизии, там, где медсанбат, почта, авторота и все прочие вспомогательные службы, была и швейная мастерская, и сапожная мастерская. В сапожной мастерской сидел такой дядя Вася, усатый, уже пожилой солдат. Так он по моей ноге ( 35-го размера) выстругал деревянную колодочку и сшил мне сапоги. Тогда очень модно было шить сапоги из плащ-палаток. Такие зеленые сапожки, очень легкие, у меня тоже были. Название „Джимми» для таких сапог появилось, по-моему, позже, — я их называла просто сапожками», — почтальон дивизии Ирина Яворская («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Снайперши, связистки, санинструкторы сами предпочитали носить именно шаровары, потому что в юбке ползать по окопам совершенно неудобно. Под них надевали обычные армейские кальсоны. По воспоминаниям женщин, женские трусы и вообще нижнее белье для женщин в военном обмундировании появились только в 1943 году, не раньше. До этого было только мужское белье, которое подшивалось и ушивалось. Особым счастьем у женщин считалось раздобыть шелковый парашют, чтобы сшить из него нижнее белье, ведь в такой ткани не заводятся паразиты.
«Вначале дали нам мужское обмундирование, мы его перешивали: подрезали шинели, гимнастерки подшивали. Ботинки английские были на пять размеров больше. Женского нижнего белья не было. Бюстгальтеры шили из ветоши, что выдавали для чистки оружия», — Евдокия Козлова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Лучшие вещи получали те фронтовички, кто лучше устроился — это походно-полевые жены офицеров или служащие второго и выше эшелонов. Особое обмундирование было и у артистов военных ансамблей.
Нина Демешева с мужем
«Когда меня откомандировали из пехотной роты в штаб армии, чтобы перевести в ансамбль, то я была такая нарядная: рваные вдребезги сапоги, рваные ватные брюки и телогрейка. Вместо шапки у меня был подшлемник. Рукавицы на бинты привязаны. На одном боку — санитарная сумка, на другом — полевая. На поясе — ножницы здоровые, чтобы сапоги раненым разрезать, и две гранаты. В зубах — махорка. И миллион вшей! Как на меня посмотрел начальник политотдела и говорит: „Ну и артистка!». Он меня отправил в соседнюю хату приводить себя в порядок.
Хозяйка там мне решила вшей из одежды вывести — печку сильно растопила и сверху положила белье. Она недоглядела, и вся моя одежда сгорела. Я осталась вообще без всего. Старшина дал мне свои трусы. В это время к нам в ансамбль пришел мой будущий муж. Он поинтересовался, почему я все время в шинели хожу, и ему объяснили, что нет у меня ничего. Тогда он сделал мне подарок — черную хэбэшную юбку, всю изодранную. Я была на седьмом небе от счастья! Но потом выяснилось, что он ее украл у бабки, к которой его в хату поселили. А та подняла скандал, и юбку пришлось вернуть. Хорошо, что совсем скоро нам новое обмундирование пошили для выступлений», — рассказывает Нина Демешева.
Вот белая кубанка, которую я купила в военторге. Так потом в ней все девчонки фотографировались. Понятное дело, красивой женщина всегда хочет быть.
Девушки даже при скудных вариантах нарядов находили возможность как-то выделиться среди подружек, украсить свою стандартную форму. Даже расстегнутая верхняя пуговица гимнастерки уже могла добавить шарма. Вместо кожзамовых или брезентовых ремней пытались раздобыть кожаные трофейные или как у командного состава — с прорезной звездой на пряжке.
«Когда ввели новую форму в 1943 году, погоны у нас были просто зеленые, без канта. Мы старались в них вложить дощечки или что-нибудь твердое, чтобы они не гнулись, — несмотря ни на какие трудности, мы старались выглядеть хорошо», — телефонистка Кира Алферова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Стандартные пилотки периодически заменялись на береты, косынки и кубанки — иногда в силу обстоятельств, иногда — для красоты.
«Вот белая кубанка, которую я купила в военторге, потому что моя шапка прохудилась. Так потом в моей кубанке все девчонки фотографировались. Понятное дело, красивой женщина всегда хочет быть», — вспоминает Нина Демешева.
«Зимой нам выдали рукавицы на меху: я их вывернула, а внутри такой белый смушковый мех! Изумительно красивый мех, и мне было просто жалко его использовать просто в рукавицах. Я аккуратно бритвой распорола их и сама, тоже на руках, сшила себе кубанку. Верх сделала красный — раздобыла откуда-то кусок красной ткани. Приделала к кубанке звездочку — и все на меня заглядывались, когда я мимо проходила», — почтальон дивизии Ирина Яворская («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Шиковать и наряжаться не было ни времени, ни возможности, однако женщины все равно продолжали мечтать о красивом гражданском платье. В 1944–1945 годах, когда началось наступление и освобождение оккупированных территорий, советские войска переместились на территорию Германии и стран-союзников, и проблемы с женским гардеробом, по крайней мере у подруг офицеров, решались довольно легко — покровители обеспечивали своих походно-полевых жен трофейными нарядами и другими предметами туалета.
«Вот помню, что уже в конце войны нас послали сначала в Берлин, где мы 2 мая сплясали. А потом в Чехословакию поехали. Увидели мы там с девчонками магазин роскошный. И попросили командира дать нам денег — купили там такие роскошные наряды с кружевами и вышивкой. Мы в них пришли на танцы на площадь. А там на нас вот такими глазами все смотрят местные! Оказалось, что это пеньюары и сорочки на нас! Мы все сняли, и так у нас это все и лежало потом, потому что спать в этой красоте тоже жалко было», — говорит Нина Демешева.
По словам старшего научного сотрудника Калининградского историко-художественного музея Александра Новикова, в тылу носили ту одежду, что осталась с довоенного времени. Мода как таковая отсутствовала. Телогрейка и косынка — вот был наряд обычной труженицы, которая работает по 12–14 часов на заводе. Основная масса населения была озабочена тем, чтобы выжить и прокормить себя. Хотя если имелись деньги, то можно было себе позволить и одежду приобрести, и украшения: Даже в военное время работали обычные магазины и комиссионки.
Надежда Гейжа
«Носили тогда платья, какие дома были. Магазинов не было. Вот „тряпичник» привезет на хутор что-то, и дети бегут на волчью яму, чтобы кости там пособирать и у него выменять на что-нибудь. Зачем ему кости нужны были — не знаю. Старухи говорили, что даже сахар из них делают, поэтому в пост моя мама сахар не ела. Я помню, выменяла себе красивую гребенку. Береты были в моде — я сама себе связала», — говорит калининградка Евдокия Шалапа.
«После войны я когда домой вернулась, то мама мне из розовой наволочки сарафанчик сшила. А потом я завербовалась работать на лесозаготовку в Кенигсбергскую область. Поработав немного, я поняла, что в платье совершенно неудобно лес грузить. Я взяла какую-то простынь и сшила себе шаровары. Покрасила их в розовый цвет марганцовкой. Потом к нам приезжал корреспондент из Москвы. Он все мной восхищался: «Девушка, вы такая красивая! Вам бы в кино сниматься!», — вспоминает постоялица калининградского Дома ветеранов Надежда Гейжа.
«Когда мы демобилизовались, то я купила отрез материала, и мама мне сшила платье. Но, конечно, было поначалу непривычно, потому что четыре года нас одевали, обували и кормили, а тут надо самим об этом думать. А еще мне в ансамбле уже надо было думать о макияже. Где-то трофейную косметику брали, где-то сами что-то придумывали. Например, тушь для ресниц делали так: сажу с мылом смешивали. Если слезы потекли, то мыло тоже сразу текло по лицу. Но красились мы только для концертов, потому что так и не модно было краситься», — уверяет Нина Демешева.
В некоторых случаях представительницы прекрасного пола в военное время, наоборот, старались выглядеть как можно более невзрачно и даже отталкивающе.
«Я участник партизанского движения Крыма. Мне было 18 лет, и я была связной, поэтому не могла привлекать к себе внимания — надо было оставаться незаметной. Специально мы ходили оборванными,ободранными и неумытыми. Немцы к нам в деревню приехали, вылавливали людей и заталкивали в машины. Моего зятя-инвалида вывели и многих других молодых людей так увезли в неизвестном направлении. Мы до сих пор не знаем, что с ними стало. Вот такое страшное время было. Так что нельзя быть заметным. если кто-то из немцев обратит на тебя внимание, то поймают и изнасилуют или куда-то в лагерь отправят. Что захотели бы, то и сделали. Поэтому ходила в старых бурках, в сшитом мамой из одеяла пальто — проще говоря, в тряпках», — рассказала Наталия Тимченко.
«На лбу клочок» о стрижках и головных уборах
Когда я начала служить, все мои косы отрезали, подстригли прямо «под горшок».
Стригли женщин-военных зачастую очень коротко. Высший командный состав старался себе ни в чем не отказывать, поэтому искали среди подчиненных парикмахеров, которые потом стригли офицеров и их полевых жен. Фронтовички первого эшелона обычно стригли друг друга.
«Когда я начала служить, все мои косы отрезали, подстригли прямо „под горшок». Девушки все носили короткие прически, иногда даже друг друга подстригали. Женщины-солдаты кос не носили никогда! Только те женщины, которые были в штабах или в медсанбатах и у которых была возможность ухаживать за собой, носили длинные волосы», — Кира Луферова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
«У солдата есть машинка, и он всех наголо стрижет ею. Вот он мне вокруг головы подстрижет, а на лбу клочок оставит, чтобы хоть из-под пилотки торчал», — Нина Демешева.
«Мы, девчонки, друг другу помогали — волосы расчесывали, заплетали. Когда меня ранили и я была в госпитале в Ленинграде, вышло постановление: если женщина раненая сама не может ухаживать за своими волосами, то тогда ее обривали наголо, чтобы насекомые не заводились. Так что в Кирове мы уже знали: если девчонку раненую привозят обстриженную, то, значит, она из Ленинграда», — Нина Смаркалова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Головные уборы не снимали не столько потому, что так было положено, — хотели прикрыть немытую голову, да и спать на открытом воздухе в траншее или блиндаже так гораздо теплее и гигиеничнее.
«Каску я в бою никогда не носила. Носила пилотку или косынку цвета хаки. Косынка все-таки удобнее, пилотка слетала постоянно. Санитарную повязку с красным крестом я не всегда носила — это все-таки больше для кино, а на войне не до этого было», — Яворская Ирина («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
«До войны многие женщины делали себе химическую завивку, потому что кудри были в моде. А во время войны такого уже не было — там даже не расчесывались порой. Хотя когда я уже была в ансамбле и мне надо было хорошо выглядеть, то на ночь могли накрутить на бумажки мокрые волосы, а с утра тогда что-то похожее на кудри получалось», — рассказывает Нина Демешева.
«Особые женские страдания»о гигиене
На передовой солдаты жили в землянках по несколько человек. Женщины старались селиться вместе. Спальных принадлежностей не было, как, в принципе, и привычных средств личной гигиены. Максимум, что у женщины можно было обнаружить, — это зубную щетку, расческу и зеркальце. Причем последнее встречалось крайне редко. Даже кусок хозяйственного мыла на фронте был большой редкостью, ведь промышленность была переориентирована на выпуск военной продукции. Да и в тылу раздобыть мыло было крайне сложно.
«Мне было 14,5 лет, когда началась война. Подростков эвакуировали в Алма-Ату, где мы работали на заводе. Нас поселили в маленьких комнатушках неотапливаемых, а на улице минус 35. Сальные бушлаты, резиновые галоши, сатиновые трусики. Без бани, конечно же. Спать невозможно было: поднимешь бушлат, соскоблишь с себя палочкой вшей и выбросишь в форточку. Однажды на рынок зашла, смотрю, кусок мыла продают. Купила — думаю, помоюсь. Я намазалась и поняла, что это — застывший кусок солидола. Пришлось просить у людей тряпки, чтобы хоть как-то счистить с себя этот вонючее жирное вещество. Вот так обманывали — старались люди выжить, как могли», — говорит Надежда Гейжа.
За весь период на фронте я была в бане только один раз. Как вспомню, в каких условиях на фронте мы жили, спали и ели!
На фронте были передвижные бани и так называемые «вошебойки», то есть дезинфекционные камеры. Можно было организовать баню в палатке или землянке, но это тоже большая редкость, поэтому хорошенько помыться солдаты, включая женщин, чаще всего могли в лучшем случае раз в несколько месяцев, в худшем — раз в год. Для редкого умывания можно было договориться с командиром подразделения, который отгораживал часть блиндажа, грелась вода, и женщины мылись.
«Как у нас можно было мыться? Зимой снегом обтирались и мылись. Лето иногда было такое жаркое, воды нет. Тогда, если от колеса на дороге оставались колея или след от копыта лошади, наполненные водой, то делали так — зачерпывали ладонью, отгоняли головастиков немного, а эту коричневую воду, почти жижу, пили. И не болели. Каждое утро нам обязательно выдавали кружку отвара хвои. За весь период на фронте я была в бане только один раз. Как вспомню, в каких условиях на фронте мы жили, спали и ели! Спали в землянках на деревянных нарах, на которые был накидан лапник. Плащ-палатка служила простыней, а накрывались шинелью», — Нина Смаркалова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
«Котелки! У нас и для еды, и для стирки, и для мытья — кругом котелки! Ни о какой косметике и речи быть не могло», — Евдокия Козлова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Надежда Гейжа
Сменного белья зачастую тоже ни у кого не было, поэтому месяцами фронтовички ходили в грязной одежде. Летом было попроще, потому что можно было искупаться и прополоскать белье в первом попавшемся водоеме.
«Когда я уже в армию записалась, нас в Ашхабад направили на военную подготовку: там жара, песок, змеи. Нам выдали брюки и гимнастерки хлопчатобумажные, а также американские ботинки. У меня от пота все прилипло к телу сразу же. Месяц без бани, все насквозь соленое. Обгоревшие. Какая красота? Мы даже не подмывались!», — рассказывает Надежда Гейжа.
«Недавно выступаю в школе, и девочка задает мне вопрос: „Скажите, а какой вы косметикой на передовой пользовались?». Да какая косметика тогда? Днем на тебя дождь льет, а ночью мороз — и на тебе все колом замерзает. Там уже не до красот. Морду бы потереть чем-нибудь, чтобы глаза от грязи от пота не слипались. Помню, в деревушку пришла в одну — так бабушка одна чуть не расплакалась, меня увидев, и ночью мне все белье перестирала. А некоторые нас к себе в хату и не пускали даже из-за вшей и вони», — вспоминает Нина Демешева.
Никаких послаблений в критические дни женщины от руководства и однополчан не получали. В данном случае гигиенических средств, ваты и бинтов, входящих в индивидуальный перевязочный пакет, могло хватать в одних войсках и сильно недоставать в других.
«Невозможно забыть о наших женских особых страданиях. Ведь не было тогда этих прокладок теперешних — полотенце, вата из ватников. Нам очень трудно было, доставалось ой-е-ей! Был такой момент уже под Курском. Села на обочине дороги и говорю: «Пускай меня убивают. Все, не могу идти! Сил нет!», — связист Юдифь Голубкова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»)
«Я была в пехотной роте санинструктором, и непосредственно на передовой линии фронта. Сто мужиков — и я одна. Менструация — сложная тема. Запихнешь клочок тряпки, а когда все намокнет, идешь — а тебе все как пилой пилит ноги», — делится Нина Демешева.
Вот, помню, как сержант скомандует „Подъем!», то мы успевали только юбку и майку натянуть — и бегом к туалету. Там вот сидишь, писаешь и заодно ботинки зашнуровываешь.
Даже отправление естественных нужд на фронте превращалось для женщин в серьезную проблему. Туалетной бумаги, да и бумаги вообще на фронте не было. Мужчины не спешили быть галантными с дамами, поэтому уговорить отвернуться зачастую не удавалось, а сходить в туалет при всех означало стать жертвой насмешек и приставаний.
«Был общий туалет — будка над ямой. Если вас, женщин, двое в части, то надо группироваться — одна стоит на подступах и не пускает мужиков, а вторая в это время делает свои дела. Если вы, женщина, в части одна, то надо терпеть дотемна. Если часть в обороне и ходы сообщения и окопы тесно населены, то тихого уголочка не найдешь. Так что надо в каком-то месте поспокойнее вылезать на бруствер, а там трассирующие пули». Ирина Дунаевская («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны» Артем Драбкин, Баир Иринчеев)
«Вот, помню, как сержант скомандует „Подъем!», то мы успевали только юбку и майку натянуть. Все вместе — и девочки, и мальчики — бегом к туалету. Там вот сидишь, писаешь и заодно ботинки зашнуровываешь». Надежда Гейжа.
«Остановились на 10 минут. Мужчины отвернулись — и делают свое дело. А мне куда? Только приспособилась в кусточке, а тут: „Стой, а ну назад!» Кто-то подумал, что я хочу удрать», — Софья Фаткулина («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
«Бывает, в туалет надо отойти, а некуда. На мне ватные брюки мокрые — прыгну в мокрый окоп и писаю прямо в штаны», — говорит Нина Демешева.
«Командиру пред боем дала?» о домогательствах и полевых женах
Отдельные условия быта были устроены для походно-полевых жен (ППЖ). В годы Великой Отечественной войны так называли женщин-военных, которые состояли с офицерами Красной Армии в интимных отношениях. Нередко такие романы случались действительно по любви, но зачастую такую роль женщины выбирали для себя, чтобы обеспечить более комфортные условия жизни и исключить домогательства со стороны других военных.
«Такие фронтовички имели массу привилегий и послаблений. Они занимали другие должности, а значит меньше рисковали жизнью. У них был более удобный распорядок дня. Не надо было ходить в наряды. Они жили в более комфортных условиях: спали со своими любовниками из командного состава, блиндажи которых сильно отличались от тех, что устраивали на передовых», — говорит Александр Новиков.
Зависть тех, кому «не досталось», не знала границ. Это они сочинили немало похабных присказок.
«Ну, представь — у нас в бригаде тысяча двести личного состава. Все мужики. Все молодые. Все подбивают клинья. А на всю бригаду шестнадцать девчонок. Один не понравился, второй не понравился, но кто-то понравился, и она с ним начинает встречаться, а потом и жить. А остальные завидуют». Зависть тех, кому «не досталось», не знала границ. Это они сочинили немало похабных присказок: «Ивану за атаку *** в сраку, а Маньке за ***** «Красную Звезду». Они назвали медаль «За боевые заслуги», которой частенько награждали своих подруг офицеры, медалью «За половые потуги», — танкист Василий Брюхов («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Женщины на войне действительно подвергались постоянным домогательствам, особенно со стороны представителей командного состава.
«Я попала в 251-й танковый полк. Попала я не просто так, а, как оказалось, я „предназначалась» для заместителя командира полка по политчасти Попукина. Как же я после этого невзлюбила политработников!», — Зоя Александрова («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
Нина Демешева
Обычно «приглашение на свидание» выглядело как вызов командиром вечером в землянку якобы для получения задания. Как пишет в своей книге Артем Драбкин, зная о подобной схеме, многие девушки вместо пуговиц на брюках использовали тесемки — стянуть штаны можно было, только разрезав их.
«Тут все зависело от того, что за женщина. Помню, один из особистов ко мне воспылал. Пригласил меня к себе в землянку: я думала, чтобы ругать, а он, значит, меня в постель потащил. Я ему в лоб врезала так, что он отлетел. Он на меня матом: обещал, что «сожрет» меня. Или помню, как начальник медслужбы армии приехал и говорит мне: «Вот ты вся рваная и грязная. Пойдешь ко мне адъютантом? И сапоги новые дадут, и одета будешь хорошо». Я ему сказала: «Спасибо, но мне хватит того, что на мне есть», — поясняет Нина Демешева.
Были женщины, которые принимали ухаживания многих мужчин. Во времена Второй мировой войны среди бойцов Красной Армии очень распространены были венерические заболевания.
«Помню, во втором батальоне у нас была девица, которая пришла как-то ко мне и говорит: „Ну что? Командиру своему перед боем дала сегодня?». Я говорю: „Ты что? Он же мне папа по возрасту, да и вообще…». Она: „А я дала. Все равно убьют». Потом я ее в госпитале видела — оказалось, что она с сифилисом лежит. Говорит: „Вот, давала то одному, то другому». Было даже такое, что в одной из летных частей специально одна очень красивая медсестра нашими врагами была заражена сифилисом, чтобы офицеров воинской части из строя выводить. Потом ее трибунал судил», — говорит Нина Демешева.
Многие женщины не выносили тяготы службы и постоянные посягательства на свою честь: случались самострелы или даже суициды. Был еще один способ легально уехать с фронта — если девушка беременела, то на шестом месяце ее демобилизовывали из армии.
«Моя родная мамочка писала: «Доченька, миленькая, твои подружки приехали домой — деток родят. А ты чего там остаешься? Приезжай, я тебя не буду ругать за ребеночка», — авиатехник Нина Куницина («„А зори здесь громкие» Женское лицо войны»).
На фронте с кавалерами у женщин проблем не было, в тылу же, наоборот, мужчин не хватало. Именно поэтому завидовали не только обиженные солдаты, но и женщины из числа мирных граждан придавали слову «фронтовичка» после войны скорее пренебрежительное и даже унизительное значение.
«Я испытала на себе это отношение. Говорили: «А, это „фронтовички», „ППЖ», „ полевые-подвижные жены» или по-русски — „фронтовые ***** (распущенные женщины — прим. ред.)». Но мы находили, что сказать в ответ, — заключает Нина Демешева. — И вот сейчас, когда все, вспоминая войну, говорят „наши деды, наши прадеды», а про бабушек и прабабушек не вспоминают, мне и всем остальным женщинам очень больно. А благодаря кому мужчины остались живы-то? Благодаря женщинам, которые их раненых с поля боя выносили и первую помощь оказывали».
Материал к публикации подготовил Сергей Ольденбургский