(к 90-летию со дня рождения)
Кто только не знал о Вознесенском в Советском Союзе. Люди, даже далёкие от поэзии, были наслышаны о том, что на одном из первых выступлений поэтов на стадионе «Лужники» (где он участвовал) присутствовало более 10 тысяч человек, что в 1963-м в Париже с успехом прошёл его поэтический вечер, вскоре после которого состоялась премьера спектакля по циклу его стихов «Антимиры» в нашумевшем уже Театре на Таганке (кстати, сыгранного на сцене 700 раз).
А самое главное, знали, что на встрече с деятелями культуры в Кремле 7 марта 1963 года против Вознесенского гневно выступил Хрущёв, назвав его «подхалимом наших врагов», которому «хоть сегодня могут выдать паспорт, чтобы он уезжал к чёртовой бабушке» за границу… Правда, мало кто слышал (современные СМИ об этом не говорят), что во время этого разноса Вознесенский не выглядел смелым героем, бросившим «вызов системе», а был растерян, испуган и стал просить Хрущёва прочитать с трибуны реабилитирующее его стихотворение – «Секвойю Ленина», – начинавшееся словами:
В автомобильной Калифорнии,
Где солнце пахнет канифолью,
Есть парк секвой.
Из них одна
Ульянову посвящена…
А заканчивавшееся так:
…Секвойя – свет мой и товарищ.
В какой бы я ни жил стране,
Среди авралов и аварий,
Среди оваций карнавальных,
Когда невыносимо мне,
Я опускаюсь, как в бассейн,
В её серебряную сень.
Её бесед – не перевесть…
Секвойи – нет?
Секвойя – есть!
Наверняка не слышали многие и о том, что никаких репрессивных мер к поэту после хрущёвской эскапады не последовало. К трём сборникам Андрея Вознесенского начала 60-х: «Мозаика», «Парабола» и «…Треугольная груша», (вышедшим немалыми тиражами и с соответствующими гонорарами) – вскоре прибавились «Антимиры» (начальным тиражом 60 тысяч экземпляров), «Ахиллесово сердце» (тиражом 100 тысяч), «Стихи» (в серии «Россия – Родина моя»), на рубеже 60-х – 70-х «Тень звука» (также тиражом 100 тысяч экземпляров)…
В моём режиссёрском досье к «ПЕН-клубу» (постоянно пополнявшемся) содержалось немало цитат из биографии Вознесенского и комментариев к его творчеству, в которых говорилось, что он родился 12 мая 1933 года в Москве, что его отец, Андрей Николаевич Вознесенский, был инженером-гидротехником (доктором технических наук, профессором, директором Гидропроекта, Института водных проблем АН СССР), участником строительства Братской и Ингурской гидроэлектростанций, заслуженным деятелем науки и техники Узбекской ССР, а мать, Антонина Сергеевна, родилась во Владимирской области. Прапрадед Андрея Андреевича, Андрей Полисадов, был архимандритом, настоятелем Благовещенского муромского собора на Посаде.
В Киржаче Владимирской области Вознесенский провёл часть детства. Во время Великой Отечественной войны Андрей с матерью были эвакуированы из Москвы и жили в городе Кургане в семье железнодорожного машиниста. Там он учился в одной из местных школ. Позднее, вспоминая эту пору, Андрей Андреевич писал: «В какую дыру забросила нас эвакуация, но какая добрая это была дыра!».
После возвращения из эвакуации он продолжил учёбу в Москве. В четырнадцатилетнем возрасте послал свои стихи Борису Пастернаку, дружба с которым в дальнейшем оказала влияние на жизнь и поэтическую судьбу. В 1957 году Андрей Вознесенский окончил Московский архитектурный институт.
Его дебютный сборник – «Мозаика» – был издан во Владимире в 1960-м. Второй – «Парабола» – почти одновременно вышел в Москве. Обе книги сразу стали библиографической редкостью. Одно из выделявшихся стихотворений этого периода – «Гойя», нестандартно отразившее трагедию Великой Отечественной войны, – было «обвинено» в формализме.
Первые же произведения поэта, сразу отразившие его своеобразный стиль, отличались стремлением «измерить» современного человека «категориями и образами мировой цивилизации, экстравагантностью сравнений и метафор, усложнённостью ритмической системы, звуковыми эффектами». В нём увидели последователя не только Маяковского, Хлебникова, Пастернака, но и одного из последних футуристов – Семёна Кирсанова. Вознесенский написал стихотворение «Похороны Кирсанова», позже положенное на музыку под названием «Памяти поэта» большим поклонником Кирсанова Давидом Тухмановым.
Окончание «оттепели», «железный занавес» и «страшные тиски режима» не помешали Андрею Вознесенскому путешествовать по многим странам мира и даже заявлять иногда своё несогласие с внутренней и внешней политикой Советского государства. Так, в 1968-м направил он в «Литературную газету» для публикации письмо протеста против ввода советских войск в Чехословакию. Затем – послание в защиту Солженицына. Были и другие выступления и действия поэта (в их числе и участие в нелегальном сборнике «Метрополь» в 1979 году), за которые он мог бы пострадать. Но несмотря ни на что, Вознесенский продолжал свои зарубежные вояжи и публикацию книг, выходивших огромными тиражами (от 100000 до 300000 и более) вплоть до развала Советского Союза: «Взгляд» (1972), «Выпусти птицу» (1974,), «Дубовый лист виолончельный» (1975), «Витражных дел мастер» (1976, 1980), «Соблазн» (1978), «Избранная лирика» (1979), «Безотчётное» (1981), «Иверский свет» (1984), «Прорабы духа» (1984), «Ров» (1987, 1989), «Аксиома самоиска» (1990), «Россія, Poesia» (1991), «Стихотворения и поэмы» (1991)… Кроме того, его стихи печатались в книгах и журналах, выходивших в союзных республиках и областных центрах.
Критики говорили о том, что в поэзии Вознесенского осуществилась мечта футуристов запечатлеть мир не в статике, а в движении, что он – творец словесных пейзажей и натюрмортов, до сих пор не нашедших адекватного воплощения даже в живописи конца 20 века, что по праву унаследовал от Маяковского, Есенина, Пастернака молодежную аудиторию (например, Политехнического музея, где публика радостно приветствовала новые незнакомые ритмы и экстравагантные образы). Радовались тому, что поэт стремился к обретению новых степеней свободы поэтической речи, в то время как традиционный язык отставал от ритмов и скоростей постиндустриального мира…
В статьях о нём какие только произведения Вознесенского не цитировались исследователями литературы: «Лонжюмо», «Лёд-69», «Повесть под парусами», «Вечное мясо», «Андрей Полисадов», «Мой Микеланджело», «Ахиллесово сердце», «Тень звука», «Взгляд»… Большой резонанс имела поэма Вознесенского «Авось», лёгшая в основу популярной рок-оперы «„Юнона” и „Авось”» на музыку А. Рыбникова в постановке Театра им. Ленинского комсомола в Москве.
В начале 1980-х Вознесенский отличился статьёй-манифестом «Архистихи», провозгласив равенство между звуком и изображением в поэзии, – тезис, подкреплённый примерами из собственного творчества поэта, стремящегося соединить художественную выразительность слова и его графического изображения.
Именно в 80-е поэт подошёл к новому жанру «видеом», где изображение неотделимо от звука. Первая видеома «Поэтарх» (1986) была создана для Парижской выставки: золотой шар на голубом фоне неба и тянущиеся от него вверх золотые нити с буквами алфавита. К началу 90-х видеомы занимают ведущее место в поэзии Вознесенского. Большую популярность обрела видеома «Как найти в МоСКВе СКВ?», раскрывающая время безудержной инфляции и реформ.
В 90-е же проявил себя Вознесенский в поэтическом уличном перформансе, установив в Неждановском переулке Москвы скульптуру пасхального яйца. В газете «Известия» печатался его «бесконечный сонет» «Россия воскресе». Коллаж, анаграмма, видеома, палиндромная рифма, классический сонет, бурлеск, молитвенный и литургический стих – такова богатейшая «палитра» поэмы.
О нём говорили, что он принципиально не примыкал ни к одной из модных эстетических школ. Справедливо считал, что постмодернизм и концептуализм в России при всей своей культурной значимости далеки от достижений русской поэзии, что его более поздняя поэзия пронизана редкой эстетической цельностью, поисками мирового поэтического языка, понятного без перевода всем народам. А лейтмотивами стали словесные мосты между народами и временами: Россия и Америка, Россия и Франция, Россия и Пастернак, Россия и Маяковский, Россия и Поэзия, Россия и весь мир. Его считали после И. Эренбурга неофициальным «полпредом» европейской и американской культуры в России. Статьи-эссе Вознесенского о Пикассо, Дали, Шагале, Раушенберге казались своеобразными манифестами, связующими живопись и поэзию. Поклонники творчества поэта уверяли, что благодаря эссе-видеомам совершенно по-новому воспринимаются давно знакомые миру шедевры живописи.
Поэтом мысли, поэтом-архитектором, поэтом звука и коллажа, футуристом и авангардистом называли Андрея Вознесенского исследователи его творчества. Правда, среди них были и другие, которые обвиняли его в трюкачестве, холодности, формализме, избыточной усложнённости, эстрадной публицистичности, наконец, в конформизме.
Вознесенский – лауреат Государственной премии СССР (1978; за поэму «Витражных дел мастер»), почётный член Баварской Академии и Американской Академии искусств, почётный член Гонкуровской Академии и Академии Малларме, действительный член Российской Академии образования (1994). Среди его наград – орден Трудового Красного Знамени (1983)…
Я не случайно посвятил столько слов Андрею Вознесенскому, ибо он, конечно же, как и Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина и Окуджава являл собой пример личности неординарной, масштабной, артистичной, много сделавшей, влиятельной и, как теперь говорят, медийной и харизматичной. С ним мы встречались помимо «ПЕНа» и в Воронеже, во время его приезда в январе 1999-го с выставкой видеом (на самой выставке и после концерта в «Апексе»). Помогая воронежским известным литераторам и краеведам фотографироваться с Андреем Андреевичем, я объяснял ему, кто есть кто. Он же рассказывал мне о чрезвычайно впечатлившей его встрече с нашими художниками – Алексеем Загородных и Владимиром Поповым, – подарившими поэту две понравившиеся ему картины…
Знаю, что многих раздражали бесконечные заграничные путешествия Вознесенского и Евтушенко (в советское время) на фоне их вызывающих антисоветских выпадов – как поэтических, так и публицистических. В съёмочной группе «ПЕН-клуба» (где мне довелось находиться в режиссёрской группе – В. М.) в Москве в начале 90-х ребята операторы и ассистенты, например, вспоминали двух «сиятельных» героев «перестройки», подтрунивая над ними, словами песенки из какого-то американского фильма: «Я – Гарри, он – Уолтер. Мы братья-близнецы. У нас одна мамаша, но разные отцы…».
У меня же в памяти о реакции на их антисоветские эпатажные произведения (как одного, так и другого) время от времени возникал экспромт моего геройского деда-фронтовика, возмущённого евтушенковским стихотворением «Танки идут по Праге», который мог бы быть ответом и на другие стихи, написанные упомянутыми знаменитостями в том же духе. Дед – полковник, лётчик (второй дед, пехотинец, погиб в начале 1942-го под Москвой), – подхватив последние слова песни Высоцкого «Случай в ресторане»: «…Дать винтовку тебе да послать тебя в бой! А ты водку тут хлещешь со мною. Я сидел, как в окопе под Курской дугой – там, где был капитан старшиною», – выдал отлуп всем, позволяющим себе пацифистские, безответственные, если не сказать идиотические, вирши в адрес нашей армии (и политики Советского Союза), часто оскорбляющие участников Великой Отечественной – чудовищного побоища, навязанного нам «цивилизованным» Западом (побеждённым в 1945-м, но жаждущим все последующие годы реванша и делающим всё для его реализации, ища в нашей стране себе союзников – легковерных, недалёких и фиглярствующих, малообразованных исторически). Вот тот экспромт, хранящийся в семейном альбоме:
Дать винтовку ему да на мины и в бой,
Чтоб не вторил фашистскому вою,
И в окоп ледяной, чтоб пожил там зимой,
Чтобы полз, как Маресьев, до дому.
Чтоб, как олух, не вякал на наших солдат,
На святые советские танки,
Что горели под Курском и брали Рейхстаг,
Где лежат миллионов останки.
Про Корею с Вьетнамом ему не понять –
Как про Венгрию, Чехию, Прагу.
Потому и «поёт», как фашистская… тать,
Чёрт-те что повторяя со страху.
Маршируя в колонне предательской здесь,
Ни войны, ни огня не изведав,
Он бросает в лицо нам стихи – свою спесь,
Измываясь над нашей Победой.
Ни стыда у него, ни ума в голове –
Только понт, только подлые строчки,
Разрастаются свастикой в «детской» душе
И доходят до смрада, до точки.
подготовили: режиссёр Владимир Межевитин,
редактор Сергей Ольденбургский
