(к 95-летию со дня рождения Б.Окуджавы)
Говорят, что доброй традицией становятся 9 мая (в день рождения Булата Окуджавы) бардовские концерты в Переделкино, у дома поэта. Проникновенные душевные песни и воспоминания о нём теплотой остаются в зрительских сердцах… Мне же всякий раз вспоминается встреча с Окуджавой в его переделкинском доме. Встреча, которая открыла для меня не только оригинального писателя, автора и исполнителя собственных песен, но и интереснейшего человека.
Первые заочные знакомства с Булатом Окуджавой состоялись ещё в 60-х, когда в доме появился незатейливый магнитофон. Вместе с плёнками пришли тогда ко мне песни Вертинского и Высоцкого, Матвеевой и Ножкина, Дольского, Окуджавы… Они звучали в нашей квартире довольно часто. Позднее мы продолжили знакомство с ними через книги, пластинки, спектакли и кино. В годы первых заочных знакомств я и предположить не мог, что когда-нибудь буду общаться с Окуджавой в его переделкинском доме как с хорошим товарищем – радостно и откровенно.
В начале лета 1992 года я снимал в Москве фильм о Дмитрии Веневитинове – незаурядном пушкинском современнике, поэте, не дожившем и до 22 лет, но оставившем яркий след в российской словесности, отечественной культуре. Параллельно с этой работой готовился к постановке чеховского «Дяди Вани» и помогал ведущему редактору литературно-художественной студии «Останкино» Дине Чупахиной в съёмках первой передачи «ПЭН-клуб». Нам надо было снять интервью с Булатом Шалвовичем, и мы поехали к нему в Переделкино.
День был солнечный и тёплый. Съёмочная группа на телевизионном автобусе долго кружила по заросшим переделкинским улочкам, прежде чем мы нашли нашего знаменитого визави. Он, сравнительно недавно перенесший сложную операцию на сердце, почти не покидал дома, жил в уединении, работая над новым романом. Дина Чупахина и её супруг, известный журналист Ионас Мисявичус, дружили с Окуджавой много лет; о нашем приезде было договорено заранее, и Булат Шалвович нас ждал. Услышав автобус, он, выйдя навстречу, поздоровался со всеми и, перекинувшись несколькими фразами с Диной, пригласил к себе.
IslBG
Маленький домик, приветливый и уютный, вместил всех с трудом. Операторы и осветители, звукорежиссёр с ассистентом сновали по нему туда-сюда, настраивая аппаратуру, а мы с редактором пытались, как могли, отвлечь хозяина от суеты и бедлама, хоть как-то снять невольно возникшее напряжение и неудобство. Найдя относительно спокойный уголок, мы расположились там и заговорили о самых разных вещах: о событиях в стране, о писательских проблемах, друзьях и литературе. Узнав о моём желании сделать фильм о Веневитинове и его стихах, Окуджава обрадовался и заговорил о веневитиновском окружении, о воронежской родословной поэта, его короткой, но насыщенной творческой жизни, прочёл несколько памятных ему строк. Так, познакомившись, погрузились мы в пушкинскую эпоху, противоречия того времени, балы и дуэли… А когда короткое интервью было снято, пили чай и вспоминали уже о Чехове, его пьесах и изумительной прозе.
Окуджава был на удивление доброжелателен, прост и человечен. Не заметил я в нём ни капли «звёздности», высокомерия, позёрства, назидательности. Напротив, очень быстро в общении с ним возникло ощущение близости наших мировоззрений, пристрастий, вкусов. Он рассказывал о своей жизни, о новой книге, об операции, о переделкинских комарах, нещадно его донимающих. Был ироничен к самому себе, но с нами вёл себя очень деликатно. В нём чувствовалась гармония, притягательность и достоинство личности.
Операторы и ассистенты, свернув провода и погрузив технику в автобус, разбрелись по переделкинской округе, а мы втроём или вчетвером всё не могли наговориться, ощущая друг к другу искренний интерес. Окуджава являл собой на редкость тактичную, цельную и утончённую натуру настоящего русского интеллигента. Его принципиальность и изящество были сродни сущности его песен, вроде бы простых и понятных, но одновременно и метафоричных, философских, добрых и завораживающих.
В жилище Булата Окуджавы оказалось множество колокольчиков и фотографий, висящих на стенах. С них улыбались близкие и дорогие ему люди: рядом с родителями и родственниками находились Ахмадулина и Искандер, Битов, Ким, Высоцкий, Даниэль Ольбрыхский… Они соседствовали с другими узнаваемыми и известными только хозяину личностями… Присутствующие на фото родные и друзья, видимо, вызывали у Булата Шалвовича необходимое ему настроение, атмосферу, некое состояние души, помогавшее жить и работать, радуя нас своим талантом, творчеством и судьбой.
В том памятном разговоре об интеллигенции, её миссии и ответственности за то, что происходит вокруг, напомнил я ему монолог доктора Астрова из чеховского «Дяди Вани»: «Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Она утомляет. Все они, наши добрые знакомые, мелко мыслят, мелко чувствуют и не видят дальше своего носа – просто-напросто глупы. А те, которые поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом… Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут, подходят к человеку боком, смотрят на него искоса и решают: ˝О, это психопат!˝, или: ˝Это фразёр!˝ А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: ˝Это странный человек, странный!˝» А потом и строчки из письма самого Антона Павловича, адресованного товарищу, врачу Ивану Орлову: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую; не верю, даже когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр. Я верую в отдельных людей. Я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, – в них сила, хотя их мало…» Они, как показалось тогда, придали довольно серьёзный уровень нашему общению.
Конечно, Булат Шалвович не являлся большим политиком и историком. Родившись в советское время, не мог прочувствовать на себе всего того, что поднимало людей, доведённых до скотского состояния и отчаяния крайне ужасной, несправедливой жизнью, к протестам, бунтам, революциям в разные времена и в разных странах (в том числе и в России)… Об отечественной войне знал как рядовой солдат, с соответствующим солдату кругозором. Не участвовал в грандиозном и очень нелёгком послевоенном строительстве нашей страны, разрушенной «цивилизованной» фашистской Европой. Не работал в промышленности. Вряд ли мог в полной мере представить себе тяжелейший труд шахтёра, крестьянина, заводского работяги; ощутить бремя ответственности того или иного руководителя за завод, стройку, научный институт, запуск ракет в космос; за те или иные решения, принимаемые военачальниками во время войны… Едва ли мог что-то знать о деятельности западных спецслужб (постоянно работающих против социалистических государств и Советского Союза), провоцирующих по всему миру перевороты (в том числе в Венгрии, Чехословакии, Польше), кровавые бойни (в Корее, Вьетнаме, Афганистане, Югославии), экономические санкции и блокады, – о том, что называют геополитикой, «холодной» войной (являющейся, конечно, не «холодной», а самой настоящей горячей), приведшей к развалу СССР, а потом и занимающейся развалом России, успешно навязывая пропаганду «демократических свобод», безмерного «счастья», «справедливой» и сытой жизни всем, «не видящим дальше своего носа»… Булат Окуджава был художником – талантливым поэтом, автором стихов и песен, в лучшие из которых вкладывал частицу своей искренней, светлой, и в то же время наивной, души…
Солнце клонилось к закату, надо было уезжать, возникали даже мысли о несколько затянувшемся свидании – длиной в световой день, а он, провожая нас, вдруг по-детски сказал: «Как хорошо, что вы приехали, что мы так поговорили!» Сказал, что ему грустно с нами расставаться и чтобы мы непременно приезжали ещё. Улыбаясь друг другу, пожав руки, простились как давнишние приятели. За нами захлопнулись дверцы автобуса, и поехал за окнами пейзаж. Окуджава стоял и махал нам вслед – одинокий и загадочный. Стоял, пока автобус не скрылся за поворотом. Переделкинские картинки с редкими прохожими появлялись и навсегда исчезали из вида… Булат Шалвович – живой и осязаемый – из моей жизни уже исчезнуть не мог. Я увозил какую-то его частицу с собой, в своей памяти.
Потом были и другие встречи, в другой обстановке и при других обстоятельствах. Но это уже другая история, другой рассказ…
После печально известных событий 1993 года некоторые упрекали Окуджаву за то, что он якобы приветствовал расстрел Белого Дома. Думаю, что эти упрёки были не совсем справедливы. Как фронтовик, повидавший ужасы военного времени, он, конечно же, не хотел гражданской войны в нашей стране. К тому же, как и многие другие (тогда, в 1993-м), ещё не понимал, к чему приведут развал Советского Союза и реформы, обернувшиеся бедами и страданиями для миллионов людей… Это даже сегодня, к сожалению, понимают не все.
Владимир Межевитин